Лебединые слезы

В обычное время не только позвонить, на улице, встретившись, не поздоровается. Наверно, у дяди неважное настроение. Нет! Это его жизнь, время в прошлое состояние вернуло. Сместили с должности, стал таким, как и мы. Как говорят, простым и скромным. Как-то звонит, вспоминая прошлое, долго говорил.

— Приходи домой, есть поручение и о чем поговорить.

— Ладно, — ответил равнодушно.

— Не вздумай проявить безразличие, не прийти. Обязательно зайди. Вдвоем в аул поедем. Могилу предков хочу посетить. Только … да… толь…, — запинаясь, заглатывал слова, — Как придешь, тогда скажу.

— Хорошо, дядя.

— Придешь же? — снова уточнил.

— Да, не сегодня, завтра или послезавтра.

Положил трубку. Зачем зовет? Лет девять-десять тому назад видел его в кабинете. Охваченный огнем злости, говорил: «Я как бы без недостатков, но при виде посетителей тошнит». В этот момент он ощущал себя богом, даже выше, сидя на почетном месте, с ничем неоправданной грубостью, создавал особую, напряженную атмосферу разговором и вокруг тоже. Авторитетно, напористо говорил и со старшими властно, на «ты». Эх, ограниченное время, все в мире временно, и на все есть его границы.

На следующий день пошел к нему. Дом-то оказывается — коттедж в два этажа. «Ваш дядя на втором этаже», — тепло улыбаясь, открывая дверь, встретила жена. По лестнице поднялся на верх. Как на службе, не допуская на себе пылинки, брезгливый чистюля, и на пенсии был при галстуке, в белой рубашке. Сидит, читая газету. В отдельном кабинете полно книг, подшивок газет. Хотя и в органах работал, видно, что газеты и журналы читает. Тепло поздоровался. Прежняя суровость растаяла как снег. По-настоящему из высокомерной груди вышел воздух, освобождая место внутри для человеческого нормального состояния, которое явно наблюдалось. Теплые, прозрачные глаза, где-то в глубине их блестит луч, желая поведать о том, что происходит в душе.

Принесли чай. Сидит не шевелясь. На самом центральном месте, чтобы посмотрели люди, висит первосортный мундир с множеством орденов и медалей, как бы символизируя прежнюю службу. Потягивали чай, разговор ни о чем.

Обращаясь ко мне, он шевельнулся: «Зачем тебя позвал?». И я увидел, что у дяди, начиная с бедра, нет двух ног. Отрезали! Свисали, скручиваясь, пустые штанины брюк. Наверно, я изменился в лице. «Не пугайся! — сказал он. — Меня лебединое проклятие ударило! Наконец, ударило! В детстве дедушка мне часто говорил о понятии «проклятие». У бегущего зверя, шевелящегося насекомого, летящей птицы есть это свойство. Дети же, в тот период в слова, сошедшие из уст деда, свято верил. Позднее учеба. Карьерный рост. Служба. К тому же сознание было отравлено атеистической пропагандой, и время измерялось погонами. О проклятии, услышанном в детстве, забылось.

После отдельная среда, другое общество, в общем, период демократии. Человека, созданного из мяса и костей, называют рабом божьим, а в священной стариной книге его называют тоже рабом. Всевышний, отправляя людей на землю, желал, чтобы мы увидели прекрасное, были честными, не стремились к плохому, не заблуждались. Но если Бог послал нам девять бед, то девяносто девять мы сами выпросили. Чего только не совершает человек? Светоч предупреждал: «В царя птиц, в лебедя, не стреляйте!» И в песни поют «Не стреляйте в лебедей!» А я выстрелил. Вынужден был выстрелить. Ради служебной карьеры. Как-то попросил книгу принести. Читаю. В ней М.Магауин написал рассказ «Подонок». Так этот подонок — я! Подонок номер один… Да… слушай, ты, сынок, не торопись, твоя тетя готовит ужин, отведай! Только слушай! Нутро мое заполнено печалью, тайной, тоской, горькими думами, горем. Еще, не умерев, при жизни испытываю адовы муки потустороннего мира, лучше бы умер!

Однако, я легко не умру. К чему Богу такой калека, как я? Испортив воздух иного мира, бросив в ад, к порогу не допустит, так говорил, покусывая нижнюю губу и, задумавшись, замолчал. Человек со дня рождения вселенной разные бедствия, происходящие на земле, творит своими руками. Из-за алчности, ненасытности желудка, на что только не идет.

В свое время из-за атеистических побуждений стремился добраться до места жительства Бога, и в космос летал, загрязняя воздух. Из-за мяса, диких лошадей-мустангов, даже растения уничтожили. Некоторые виды уже вошли в Красную книгу, такие как весенний огонек, звездные, безвременник и перистые густые травы и другие. Так как наши редкие растения не растут в некоторых странах, от нас браконьерскими тропами переправляют ценные сорта за границу. 139 видов внесены в Красную книгу! И барсов осталось не более двухсот. Их истребили из-за шкур. Пропали балхашские тигры. Скоро из-за ненасытности рыбаков исчезнет рыба — усач и осетры задорные.

Помнишь, как в прошлом году погибали сайгаки? Это результат экологического бедствия. Добрались до степных баловней — архаров, джейранов, они тоже вошли в Красную книгу. В период социализма советские легкомысленные руководители-карьеристы, чтобы выполнить план по мясу, догоняя сайгаков, стреляли в них из автоматов. Черный аист, птица, похожая на лебедя. Казахи, погибая от голода, и в голощекинские, голодные годы, ради кусочка хлеба, не смели перешагнуть через совесть, честь, понятие святости и почитая ее священность, птицам никогда не ставили капкан. Но, однако, в конце XX века охотники-шуты для поднятия настроения и черного аиста извели. Теперь она тоже значится в Красной книге. Эту птицу сейчас редко увидишь. Конечно, природа, словно человек, проходит через все периоды: и увядает, и расцветает, и произрастает, и размножается. Но кто это понимает? Э… знаю, много говоря, твои мозги заморочил. С момента встречи, ты, не отрывая глаз, на мои ноги смотришь…

Когда на двух ногах ходил, немало путешествовал по вселенной, много интересного увидел. Эпоха гремела, приказы мои действовали, голос рокотал. Говорил властно, никто мне в лицо, в глаза прямо не смотрел. В одном учреждении, из двух — первое. В нем я был один из мощных, грозно входящий, внушающий страх, руководитель. Старался быть таковым. Вырос, расцвел, развился. Народ почитал, общество уважало. Это все оказывается обманчивое счастье, кажущееся счастье, прошедшее время. В том году руководители сверху на работу позвонили. Мы предложили: «На самом почетном месте Арки поохотимся, поднимем настроение, прогуляемся». «Устали от алатауских архаров, невзрачных уток, гусей. Теперь увидим, Саке, лучшие места», — сказал он. Приказ строгий. Душа сладкая. Да и к тому же должность его гораздо выше моей. Мундир толстый. Из высокопоставленных — самый грозный. «Приезжайте», — ответил я. «Плохо ли, хорошо ли долгие годы в мыслях и на яву руководил краем. Теперь, сидя высоко, наслаждаясь властью, выйду на пенсию», — так думал. В середине сентября долгожданный гость сообщил, что не сможет приехать, отправит сына с друзьями.

Оказывается, охваченный пламенем молодости, парень с детства, не видевший житейских недостатков, не познавший нужду, в холе выросший сынок крупного руководителя. Приехали мы, разгоняя, рядом с селом, у озера, сидевших охотников и рыбаков,. На двух машинах. Юрта. Кипящий котел. Встречали, как царского сына, с почетом. Прибыл с друзьями. Сыновья трех толстосумов. В течение дня охотились на гусей, уток. И я ходил с ними. В руках ружье с биноклем. Точно стреляли в летящих птиц, прогуливались. Питья, еды — в изобилии. В промежутке двух вечеров вдруг один из них, совершенно пьяный, прочитал стихи западных и русских поэтов. Учился в Америке. Переключились на казахских поэтов. «У казахов поэтов нет!» — крикливо заговорил он. Возбуждаясь, под воздействием горькой воды, я сказал: «Есть!» «Нет, брат!» — ответил он. «Есть!» — парировал я, споря с молодым, и прочитал отрывок из поэмы Мукагали Макатаева «Когда лебеди спят». Отметил лебединую особенность — проклинать. «Пустые слова. Лебеди подобны гусям. Их мясо можно есть», — заплетающимся языком заговорил один из них. «Их проклятие ударит!» — ответил я. «Нет! Не ударит!» — спорил он.

«Давайте! Попробуем стрелять в лебедей», — предложил сынок крупного руководителя. Я тотчас же пришел в себя. «Нет, парни, это вернется проклятием! — но не смог открыть рот. — У его отца положение крепкое, должость выше моей. Сейчас заспорю, потом головой отвечу за спор. А вдруг скажет, что на прогулке, на глазах у друзей достоинство сыночка уронил? Тогда конец». С тремя легкомысленными вышел в степь. То ли смерть, то ли мучительные страдания…

Время только начинающихся летних вечерних сумерек. Спокойная жизнь. Четыре лебедя свободно плавают на поверхности озера. «Вон! — указал рукой сын именитого руководителя. — С какого начнем? Смотрите на мою меткость! Начну с середины, улетит, как шляпа», — забормотал он. Раздался хлопок. Ружье беззвучно выстрелило. Светик! Лебедь мгновенно упал. Умная птица. Почувствовала будто. Остальные три, горько крича, поднялись в небо. Одержимые злым духом, безостановочно стреляли. Рот не открывался сказать: «Остановитесь!» Не зная, что делать, стоял. Несчастные лебеди так и лежали под ногами, по грудь погруженные в кровь. Хвастаясь меткостью, снова подняли тост. Крикливые голоса звучали в степи.

Ночью в испуге проснулся. Отец, тридцать семь лет назад умерший, приснился. Вид худой, весь покрытый ржавчиной. Сердитый. Брови сдвинуты. С треском, повернувшись вокруг, крикнул в левое ухо: «Безродный!». От страха проснулся. Снова зажмурил глаза. Из ушей не уходил лебединый рыдающий крик. Таким горьким бывает ли? Когда в другого лебедя выстрелили, увидел, как с крыльев серебряные капли, прозрачно капая, улетали в небо. Он так был беззаветно честен в любви. Во время вышеупомянутой стрельбы кружился над озером, подставляя шею смерти. А в последнего лебедя выстрелил я, да выстрелил, вот этой проклятой рукой, так говоря, дядя раскрыл ладонь. Не веришь, проклятие пронзило.

Отхлебнув чай, поставленный перед ним, тяжко вздохнул. В момент стрельбы проклятие и в меня попало, и три парня под землей лежат. От дорожной аварии глаза закрыли. Молоды были. А я … сижу. Расстояние ведь с вороний шаг. Все о службе думал, о ней говорил, а на могилу матери, отца, деда, который меня на колени садил и с песней укачивал, так и не сходил. Приближаюсь уже к сорока годам. «Если покойный не будет благодарен, живой не разбогатеет», — так говорит родовитый народ. Э, и мертвых забыли. На плечи с неба, как позумент, не спустились же, с кровью отца, с душой матери родились. Думая об этом, наряду с людьми, в пятницу в мечеть не хожу, поименно назвав, милостыню не даю.

Поднимался на службе по ступенькам. Повышался в должности. Имел все, что хотел. Народ контролировал. Желая жить по-царски, повозку тащил ради роста, ради процветания своего. Все зря. Пустые, тщетные старания. Три года тому назад, даже не думая, в больницу попал. Давление поднялось. Неделю лежал, месяц лежал. Кажется с болезнью разлучился. Вышел. Снова попал. В больнице на белой постели осознал себя. Оказывается, запущенная болезнь «белокровие». Потом слабое сердцебиение, в почках камень образовался, короче всей вселенной все болезни у меня нашлись. Наконец (да… наконец) первую — правую ногу, через три месяца — левую ногу отрезали. Сижу, инвалид. Кто-либо придет домой, с сочувствием смотрит.

Правду говорю… сегодня хочу к изголовью родителей сходить, молитву прочитать, в финансовый фонд зайти. Один из сыновей в сторону Астаны уехал. Все думаю, что печальный Бог проклял. В чем вина Бога? Слезы лебедей, капающих в озеро, проклятие тех слез и в меня ударило, и трех парней сразило. Свою вину сам признаю. Как-то советовал внуку: «В этом мире ничто не вечно. Служба. Слава. Все обманчиво! Если можешь, делай людям хорошее, не вреди природе». Городской мальчик, будто понял. Наверно, понял. Э, вселенная! Раньше на службе под руку поднимали, сейчас, когда-то рядом находящиеся, исчезли. Никто не приходит, не спрашивает о моем состоянии, здоровье. Пусть, хотя бы по телефону позвонили. Даже не поздороваются и не интересуются, жив ли я? Слезы лебедя меня пронзили. Да, дорогой, хорошо, что пришел. Всю внутреннюю печаль, покрытую ржавчиной, выплеснул наружу».

— Не торопись, ешь, — угощал дядя.

— Нет, дядя, тороплюсь, вы позвали, поэтому пришел, — и я поднялся с места.

— Эй, Асия, подай коляску, хоть на лучи этого мира посмотрю. Буду благодарен.

— Ты, сынок, приходи! — вновь обратился дядя.

Посмотрел назад и увидел в дядином душевном состоянии печальное сожаление. Лицо в морщинах. Было огромное тело. Теперь половина его. Тело без ног. Инвалид без возможностей. Действительно, посочувствуешь. «Нет, нельзя сочувствовать! — я снова сказал себе. — Этот человек застрелил лебедя. Лебедь — священная птица». Народ ценит, достойно почитает лебедей. Поэты сказания, музыканты куи слагают, певцы песни посвящают. Есть три вида лебедей: «Кричащие, шепчущие, маленькие лебеди», — говорят исследователи. В старину старшие пророчествовали: «Не бери проклятие. Не нарывайся на проклятие». До сих пор перед глазами образ дяди, навлекшего на себя проклятие, природное проклятие, оставшееся от слез лебедей.

В последствии услышал, что он ушел в иной мир, но не естественной Божьей смертью, а себя жизни лишил. Говорил, что в его снах лебеди горько кричат. Не выдержал. Я этот рассказ дяди только что написал, чтобы он при жизни не прочитал. Кто-то мудро сказал, что человека не бедность, а сытость, достаток изнашивает. Действительно, в эпоху достатка нужно удовлетворяться тем, что имеем, всегда благодаря всевышнего.